Темнота. Тишина. Мгновения, сливающиеся в одно вязкое безвременье. Может, мир за стенами этой заброшенной церквушки, затерянной где-то среди лесов, уже перестал существовать? Или, может, мир остался прежним, и это он уже умер и снова оказался в Аду – только на сей раз не тем, кто называл себя его правителем, а самым обычным пленником? Это ведь была одна из любимых его пыток – сделать так, чтобы мёртвые не знали, что они мертвы. Заставить их существовать внутри одного бесконечного, липкого кошмара, из которого нельзя было вырваться.
Сейчас он сам был внутри такого кошмара. Он, так гордившийся тем, что всё знает наперёд и всегда ко всему готов, теперь не знал ничего. Что сделал с ним Сэм Винчестер, решивший довести до конца испытания и закрыть врата Ада? Закончил ли он их? Превратил ли его в человека? Запечатал ли врата? Смутно, как в тумане, ему помнилось, что Дин помешал брату завершить начатое – но было ли это на самом деле? Чем же тогда была эта волна, которая пришла сверху и словно пошатнула само мироздание? Что-то случилось с Небесами? Кто-то запечатал их, как Сэм хотел запечатать Ад?
Скрижали… Наверняка всё дело в них. Чёртовы Божьи булыжники, из-за которых началось всё это безумие. Кроули пытался вспомнить, зачем он так гонялся за ними – и не мог. Да, он хотел открыть врата Ада – это он помнил, – но зачем? Чтобы позволить всем черноглазым тварям свободно бродить по земле и делать всё, что им вздумается? Неужели он всерьёз верил, что сможет заставить их подчиняться ему, когда им даже Адом больше не пригрозишь? Бессмысленно. Просто бессмысленно. Как Бог вообще додумался оставить такое дикое руководство? Искушал? Кого же? Демонов?
Бессмысленно.
Всё казалось теперь бессмысленным. Вся эта мышиная возня, которая гордо именовалась борьбой за власть, бесконечные попытки уничтожить соперников, кому-то за что-то отомстить… Да, его наверняка уже объявили мёртвым, а Абаддон, взявшись из ниоткуда и едва ли сильно пострадав от святого огня, конечно, попытается занять его место. Странно, но ему было всё равно. Если подумать – это всё, что у него было. Трон, власть, сила. Теперь не осталось ничего – но ему было всё равно. Какое ему дело до того, кто будет править Адом, если ему самому конец? Никто не придёт ему на помощь. Всё кончено.
Король умер. Да здравствует король!
Простая истина в том, что все смертны – так уж задумано, и ничего с этим не поделаешь. И если тебе кажется, что без тебя мир рухнет – тебе кажется. Ты умрёшь, а мир и не заметит. Солнце по-прежнему будет всходить на востоке, а садиться – на западе, и вслед за зимой наступит весна. И каким бы важным ты ни казался самому себе, всё останется по-прежнему, когда тебя не станет. О, да, ещё совсем недавно он сравнивал людей с пролетающими на ветру слабыми искрами – а теперь понял, что и сам был такой искрой. Его полёт длился чуть дольше, но участь у них одна – погаснуть навсегда.
Темнота. Тишина. Мгновения, сливающиеся в одно вязкое безвременье. Сколько он уже здесь? Несколько часов или несколько дней? Он ведь смирился уже с тем, что его убьют – так к чему ещё и эта пытка? Человеческая кровь разъедала его изнутри, словно кислота; как Ад когда-то сделал его демоном, она теперь делала его человеком – и одна мука стоила другой. Смерть казалась избавлением – если только она принесёт с собой небытие, а не Ад. Пройти через это снова? Немыслимо. Он бы сказал, что не вынесет этого, но он знал, что душа способна вынести и не такое. Очищенная исповедью и покаянием кровь сейчас сдирала с его души оставленный Адом слой пепла – странно, ведь ритуал прервался, так почему у него такое чувство, что он продолжается? Что он вообще теперь такое? Демон? Человек?
Едва ли демон. Во всяком случае, не в том смысле, как прежде. Всё стало ощущаться как-то… по-другому. Усталость, накопившаяся за три проведённых без сна и отдыха столетия, словно придавила его к земле. Боль, на которую прежде он едва ли обратил бы внимание, впивалась тупыми иглами во всё тело. Цепи почти не давали пошевелиться – да и каждое, даже малейшее, движение давалось с трудом. Ошейник давил на горло, а любая попытка повернуть голову сводилась на нет мучительной болью в шее – в том месте, где осталось восемь следов от уколов. Всё тело ломило, как при сильном жаре, и мысли в голове ворочались тяжело и неохотно, словно большие камни с острыми краями. Царапали череп изнутри, вызывая только одно страстное желание – чтобы всё это побыстрее закончилось.
Винчестеры, Абаддон, ангелы, демоны – хоть сам Господь Бог! – ему было всё равно, кто придёт и положит конец этой пытке – лишь бы только кто-нибудь пришёл. Ему хотелось этого так сильно, что, когда под тёмными сводами и в самом деле раздались шаги, он не поверил своим ушам. Галлюцинации? Почему бы и нет? Но Мэг… Что ж, это было похоже на правду. В конце концов, он преследовал её, и самой логичной в этом безумном мире мыслью казалось то, что она охотно воспользуется шансом отомстить – тем более, теперь, когда нет ничего проще. Есть только она – и беспомощный, жалкий, и без того уже поверженный враг. Впрочем… да, ему по-прежнему всё равно. Пусть будет она. Пусть торжествует.
– Добивать пришла или так, поглумиться? – безразлично спросил Кроули. Боль тут же вонзилась в шею острыми зубами, и он тяжело откинулся на спинку кресла. Слова казались чем-то лишним – и без них ведь всё ясно, – но ему словно хотелось её поторопить, подстегнуть: ну давай, давай, говори всё, что накипело, только побыстрее сделай то, зачем пришла! Он всё же нашёл в себе силы повернуть голову и взглянул на неё с невыразимой усталостью – и удивился тому, как сильно она раздражала его прежде. Сейчас он не чувствовал к ней ровным счётом ничего – только равнодушно ожидал неизбежного.

Едва ли Мэг могла себе представить, какое веселье она пропустила – с воплями, истерическим обсуждением прав на престол, пиротехническими эффектами с использованием святого масла, а также – в качестве кульминации – слезами, страданиями и душевными излияниями. К этому стоило, пожалуй, прибавить ещё и семейные разборки, закончившиеся братскими объятиями, но эту часть Кроули помнил плохо. Что же до того, что там стряслось снаружи – или наверху? – то тут уж Мэг было виднее. В какой-то краткий миг внутри красноглазого шевельнулось что-то, смутно напоминающее любопытство, и он хотел было спросить, что это было – но ставшее уже привычным равнодушие мгновенно задушило этот порыв.
– Можешь отправить открытку Винчестерам – вы же теперь такие друзья, – неохотно заговорил он, наконец. По идее, это должно было прозвучать язвительно, но на деле вышло что-то вроде вялой констатации факта, до которого говорящему, в общем-то, не было никакого дела. – Ну, и Абаддон заодно. Она, видишь ли, как и ты, решила заскочить… помочь.
На мгновение сквозь безразличие прорвалось что-то похожее на злобу. Не на Мэг, и даже не на чёртова Рыцаря, взявшегося из ниоткуда ему на погибель, а на всех тех, кто ещё недавно трясся от ужаса, стоило ему только неодобрительно на них посмотреть. Да, ещё вчера они готовы были сделать что угодно, лишь бы избежать его гнева, но стоило ему попасть в беду – и никто не пришёл к нему на помощь. Никто, кроме врагов – вот уж в чьей преданности можно было не сомневаться.
Тем не менее, у Абаддон ничего толкового не вышло – но тут уж она сама виновата. Зачем же было приходить такой неподготовленной? Шла его убивать – и даже оружия не захватила? Или думала, что он сам перед ней упадёт и лапки на груди сложит? Впрочем, на что рассчитывала Абаддон, теперь уже было неважно. Уж Мэг-то проявила всю возможную предусмотрительность и вооружилась на славу. Странно было только то, что она вела себя так, будто бы ждала засады… может, боялась, что тут уже целая очередь выстроилась из желающих порвать его на сувениры, и ей не достанется самый лакомый кусок? Ну, скажем, голова – повесить над камином и любоваться долгими зимними вечерами, потягивая глинтвейн.
Как бы то ни было, увидев клинок в руках Мэг, Кроули наконец-то почувствовал облегчение: вот, ещё немного, совсем немного – и всё закончится. Но вот вам новость дня: она пришла сюда не мстить, а торговаться. На сей раз удивление было настолько ощутимым, что даже отразилось у него на лице, с которого на мгновение словно спала ничего, кроме усталости, не выражавшая маска. Воистину, это было очень уж неожиданно: как же так, он ведь помог открыть Клетку и затолкать туда её драгоценного папочку-Люцифера, да ещё и над ней издевался – не без причины, конечно, ведь это она первой попыталась его убить, но всё же! – и теперь вдруг всё это стало менее важным, чем доступ к его хранилищу? Пусть разум его и был затуманен человеческой кровью, которая словно выжигала его изнутри, но он ещё не потерял его окончательно – и разум говорил ему, что этому должно быть объяснение. И, коль скоро выстраивать длинные логические цепочки для него сейчас было задачей невыполнимой, мысли красноглазого вернулись к недавним событиям. И вот – пожалуйста! – кусочки головоломки сложились во вполне правдоподобную картину – ту, в которой не было врага, желавшего подарить ему жизнь – пусть и на своих условиях.
– А… понимаю, – протянул Кроули. – Что, её рыцарское высочество уже подмяла вас всех под себя, да? Хочешь теперь выслужиться перед ней? Подарить коллекцию редкостных волшебных сувенирчиков, а заодно и меня? Да, всё верно: если она убьёт меня на глазах у всего Ада, ни у кого уже не останется сомнений в моей смерти, и тогда она станет полновластной правительницей. Отличный план! – Он усмехнулся, а потом, чуть подавшись вперёд, прибавил: – Но я – пас. – Он снова тяжело привалился к спинке кресла и одарил Мэг снисходительным взглядом – словно он был разочарован тем, что и она так скоро пополнила ряды обожателей рыжей стервы, и, в то же время, сочувствовал ей: мол, мне-то уже конец, а вот тебе ещё с этим жить и жить. – Я всё равно умру, – спокойно продолжил Кроули тоном смертника, решившего в последние минуты жизни всё же сохранять остатки чувства собственного достоинства, – так уж хотя бы не на потеху стае трусливых тварей, которые ещё недавно пресмыкались передо мной.